Воин поневоле - Страница 64

– Не надо, лежи! – приказал ему Уолли, когда тот попытался встать. Джа, иди и скажи Жану, что надо послать за целителем. – Придвинув к кровати стул, он сел и стал рассматривать то, что осталось от лица Нанджи. – Кто это сделал?

Виновными оказались Горрамини и Ганири, двое из тех троих, что избили Уолли на потеху Хардуджу. Уолли думал, что они ушли отсюда, но он ошибся. Мелью после перенесенного унижения остаться не смог, но эти двое все еще были здесь, тщательно избегая встреч с Седьмым. Нанджи вернулся от родителей и зашел в салон при казармах, чтобы немного пощеголять и покрасоваться. В салоне запрещалось драться на мечах, а врукопашную – нет, возможно, кулачные бои даже поощрялись, чтобы таким образом дать безопасный выход энергии.

– Ну что ж, тем лучше! – взревел Уолли. – Эти двое – мои давние должники, а теперь они еще и нарушили законы гостеприимства.

– Вы их вызовете? – встревоженно спросил Нанджи, облизывая распухшие губы.

– Как бы не так! – ответил его наставник, опять начиная скрежетать зубами. – Они нарушили правила чести! Я объявлю об этом всем и отрежу у них большие пальцы… Ведь это они нанесли первый удар!

Ну, не совсем так… Первый удар нанес Нанджи.

В эту ужасную ночь Уолли обнаружил, что в словарном запасе Шонсу очень мало ласковых и нежных слов. Теперь же он узнал, что оскорблений, ругательств, брани и непристойностей в нем в избытке. Он в шестнадцати хорошо продуманных вариантах, ни разу не сказав два раза одного и того же слова, объяснил Нанджи, какую глупость тот совершил. Даже лежа на спине, Нанджи сумел съежиться от страха.

– Но все же двое на одного – это бесчестно, – закончил Уолли, а потом подозрительно посмотрел на своего побитого вассала. – Их ведь было двое против тебя одного?

Ну, не совсем так. Ганири оскорбил Нанджи. Нанджи его ударил, а потом получил за это по заслугам. Ганири хорошо дрался, Уолли уже знал об этом, он ниже, но плотнее Нанджи, у него растопыренные уши и расплющенный нос заправского борца. Потом, когда Нанджи удалось все-таки встать на ноги, Горрамини сказал то же самое, Нанджи попытался было на него замахнуться, но потерпел еще более сокрушительное поражение.

Теперь ярости и изумлению Уолли просто не было границ. Он не мог даже ругаться.

– Значит, вместо того, чтобы объявлять о нарушении правил чести, мне придется на брюхе ползти к Тарру и просить, чтобы он тебя простил? Но что же такое они тебе сказали, что ты так потерял голову? Что же это за оскорбление, если за него надо драться два раза подряд?

Нанджи отвернулся.

– Говори, вассал. Я приказываю! – резко сказал Уолли, почувствовав вдруг какой-то подвох.

Совершенно убитый горем, Нанджи повернулся и взглянул ему в глаза. Потом он закрыл правый глаз и показал пальцем на веко, то же самое проделал и с левым, после чего уставился на Уолли полными страдания глазами, но Уолли так ничего и не понял.

– Я же сказал «говори»! Словами!

Тут ему показалось, что вассал впервые не захочет повиноваться, но вот юноша сглотнул и прошептал:

– Мой отец плетет циновки, а мать работает с серебром.

Можно было подумать, что он признается в кровосмесительстве или в том, что торгует наркотиками.

Родовые знаки? Джа говорила о чем-то подобном, а Уолли не решился спросить, где они ставятся. А загадка, которую загадал ему бог – там что-то про брата… Уолли почувствовал непреодолимое желание подбежать к зеркалу и осмотреть свои собственные веки – что же там у него самого?

– Ну и что? – спросил Уолли. – Они – честные люди? Много работают? Хорошо обращаются со своими детьми? – Нанджи кивал. – Тогда гордись ими! Какая разница, чем занимается твой отец, если он хороший человек?

Что за потрясающая разница в морали! Уолли уже открыл рот, чтобы сказать, что его отец был полицейским, но вовремя остановился. В его ушах зазвучал звонкий смех, которым бог ответил на такое заявление. Это могло означать, что бог предвидел подобный разговор: ведь «полицейский» прозвучало бы как «воин», а значит, Уолли не должен говорить об этом Нанджи.

Однако отец Уолли Смита на протяжении всей своей сомнительной карьеры понемножку занимался и тем, и другим, включая два года работы на ковровой фабрике.

– Какое странное совпадение, Нанджи, – мой дед тоже плел циновки.

Нанджи открыл рот. Если бы поклонение героям можно было измерить по шкале Рихтера, то Уолли бы дошел сейчас до девяти с половиной.

– Ну и какое это имеет значение? Ведь мой вассал – ты, а не твой отец. А сыновей делать он умеет, это ясно. Вот только мозги у него выходят плохо, ты, слабоумный кретин!

В это время к ним торопливо вошел целитель. Пока он осматривал пациента, Уолли незаметно проскользнул в соседнюю комнату и быстро захромал к зеркалу. На веках у него ничего не было. Так что об этом лучше пока не заикаться.

Возвращаясь обратно, он стал думать о Нанджи. Эта непонятная закомплексованность своим невоинским происхождением вполне объясняла, откуда взялись его преувеличенные представления о чести и мужестве; типичный случай перекомпенсации, хотя на языке Мира такого слова нет. Здесь явно не помешает некоторая психотерапия. Если бы эта стокилограммовая гора мускулов могла заменить мудрого бородатого венского доктора… Да, для Зигмунда Фрейда тут непочатый край работы. Поэтому, когда целитель уверил светлейшего, что серьезная опасность его подопечному не грозит, получил свою плату и удалился, Уолли приказал пострадавшему лежать тихо, а сам устроился рядом с ним на табурете.